Фиолетовый меч - Страница 16

– Дерись! Иначе… – Он выразительно провел рукой по горлу и подтолкнул Элана в сторону ристалища.

Огромный меч легко описывал восьмерки и более сложные фигуры, постепенно превращаясь в огромную, слегка размытую ленту, больше всего похожую на сытую змею, забавляющуюся с очередной жертвой. Стальные кольца то сжимались, то расходились, нещадно болели руки, сотрясаемые в неумелых попытках парировать мощные удары двуручника. Его жалкий боккен мечник легко мог бы перерубить одним ударом, но по какой-то непонятной причине не делал этого, умудряясь просто снять стальную стружку плоской стороной огромного меча.

В какой-то миг Элан почувствовал, что больше не может. Голова стала пустой и звонкой, словно разум, изнемогший в отчаянных попытках найти выход, сдался и отошел в сторону. Руки сами, на каких-то непонятных рефлексах повели боккен в сторону – смешно и нелепо, будто подставляясь под удар – но монах споткнулся на середине тщательно продуманной связки, четырхнулся и с досадой уставился на противника.

Парнишка попался тщедушный, такого можно перешибить одним пальцем. Сколько таких он повидал, с горящими глазами и крестьянскими железками бросающихся прямо под его меч… Опыта никакого, сил и ловкости – тоже. В глазах – решимость отчаяния и дерзость юности, что заставляет сопротивляться до последнего вздоха, но мало чем может помочь в реальной схватке. Обычно он с такими не церемонился, разрубая первым же ударом, однако тут был особый случай – велено было не убивать, но сломать, заставить ползать на коленях, вымаливая пощаду. Бывало и такое – ползали, как же. И не на коленях, а на обрубках ног, пуская кровавые пузыри и жалобно уставившись пустыми глазницами… Всякое бывало. И этот никуда не денется. Не было еще таких юнцов, которые могли бы сопротивляться замыслам Церкви и опытного воителя. Вот только мальчишка об этом, похоже, не знал. Раз за разом он поднимался, держа обеими руками неуклюжую, смешную палку, и упрямо шел на мечника, вызывая в нем уважение… Подобное испытывает волкодав перед тем как прихлопнуть бесстрашно бросающегося на него котенка.

«Ладно, пора кончать, – решил монах. – Сейчас подсеку ноги, пусть почувствует, как немеет тело, как кровь заливает чистый песок арены. На обратном ходе сниму с лица клок кожи побольше – и завоет щеночек, никуда не денется».

Монах шагнул поближе, просчитывая комбинации, но тут парнишка поднял голову – глаза его были пустыми и в них, еще недавно темных, плескалось фиолетовое пламя. Тщательно продуманный удар пропал втуне – нелепая палка, выставленная под совершенно неправильным, глупым углом, умудрилась не только сорвать тщательно отлаженные, заслуживающие восхищения финальные задумки поединка, но и расцарапала ногу – смешно, нелепо и как нельзя некстати.

Воин рассвирепел и кинулся вперед, вращая двуручником. Нельзя убивать? Ладно, не будем. Покалечим слегка, пусть поймет, что значит вставать на пути у мастера своего дела и портить его план блеснуть умением перед высшим духовенством – а именно оно сейчас наблюдало за происходящим. Тем не менее странный юнец ничего понимать не желал. Он все так же падал, уворачивался, совершал глупые, смешные движения, и отработанные, верные, никогда не подводящие приемы пропадали даром, а окованная дрянным железом палка раз за разом чувствительно тыкалась в ребра, разрывая одежду, кожу, заставляя почувствовать боль.

Монах разъярился. Никто не смеет нелепыми вывертами позорить искусство боя! Да еще как! Шатается, падает, словно пьяный… Не бой, а насмешка над его мастерством! Он начал работать уже на поражение, не думая о последствиях. Накажут? Плевать! Слишком ценен опытный мечник, чтобы бояться за свою жизнь – а остальное стерпим! Но этого нахала поставим на место.

Элан недоумевал. Разум его бастовал в попытках найти смысл в происходящем, но благоразумно не вмешивался, сознание словно парило в стороне от тела, отрешенно наблюдая за происходящим – а странный, нелепый танец продолжался. Веселый и опасный хмель туманил голову, руки вдруг стали легкими, почти невесомыми, ноги наоборот погрузнели, заставляя спотыкаться и качаться из стороны в сторону, а то и вовсе падать навзничь, что неминуемо должно, просто обязано было по всем законам логики привести к поражению. Это было ясно написано на растерянном и одновременно озверевшем лице противника Элана. Его меч, еще недавно такой легкий и верткий, падал тяжело и сильно, как топор палача – щадить его, похоже, уже никто не собирался – но при этом он ничего не мог сделать! Непонятно почему у опытного и сильного воина не получалось справиться с неуклюжим юнцом, шатающимся, как пьяный. Элан с удивлением наблюдал, как его руки взмахнули бокеном, будто бы пытаясь что-то показать невидимым зрителям, и совершенно случайно на его пути оказался меч противника. Взвизгнув, монах в очередной раз отлетел куда-то в сторону, а неуклюжая, вся в зазубринах палка прошлась по лицу, раздирая кожу и заливая его кровью. Монах взревел раненым быком и кинулся вперед, высоко подняв двуручник над головой. Хранитель отбросил бокен в сторону, пытаясь убежать, однако руки опять подвели его, и он полетел вперед, прямо под ноги рассвирепевшему воину. Монах споткнулся – проклятая деревяшка шарахнула ему по ногам – и упал лицом вниз… Элан попытался поддержать противника, шагнул вперед – но опять сделал это, словно пьяный. Меч противника зарылся в песок за его головой, а его собственные руки, вместо того чтобы смягчить удар, неловко повернули голову монаха – раздался негромкий хруст, и тот затих уже навсегда.